Мы думали, что это революция, поэтому мы стали революционерами. А это всего лишь играли "Семь-сорок". Пьяный дебош, а не революция, это был гриль-бар, а не крепость.

В подвале сидит шайка революционеров и обижается. На кого? На революцию?

Вы пошли на жертвы, чтобы взять Бастилию? Ее разрушили двести лет назад.

Вы свистели, а они не танцевали? Вы пели грустные песни, а они не плакали? Как генералы готовятся к прошлым войнам, так революционеры к прошедшим революциям. Чего вы ждали? Восстания масс? Наступления москалей?

Но смысл прошлого в том, что его уже не будет. То, что ситуация перестала укладываться в ваши представления, в том числе в ваши нудные представления о революции, то, что вы перестали предчувствовать, свидетельствует не об окончании революции, а, наконец, о ее возможности для вас. Вот только сейчас она и начинается.

Революция как свержение только тогда является таковой, когда она повергает прежде всего все пердставления о революции, существовавшие до этого времени.

"Прошлого не будет!" - говорит она. Вот ее ужас! Все теплое и удобное гнездится в прошлом, а будущее смотрит холодными глазами, там гуляют сквозняки и насморк. Революционер - это первый, кто получает от нее в зубы, она не всегда такая, как он мечтал во время сеансов подростковой мастурбации.

Христианство победило не Сатану и построило не Царствие Божие. Победа пролетарской революции вовсе не означала победы пролетарита. Французские революционеры хотели одеться в тогу, но французскую революцию не удалось накрыть тогой.

"Мы столько боролись, - слышно из подвала, - революция закончилась, у нас нет ни денег, ни квартир, у гребаных барыг, у бригадных шестерок, не отличающих АКСУ от УЗРГМ, есть, а у нас нет."

С революции невозможно получать прибыль, ибо она - растрата. Она не кормит своих адептов. Она не кормит массы. Ставить вопрос, что дает революция народу - бессмысленно. Революция сама по себе является благом, бессмысленно ожидать благ после нее.

- Нет революционной ситуации?

- Она в наших сердцах.

- Москали на нас не идут?

- Ну так мы пойдем к ним.

- Народ не хочет свободы?

- Ну так мы не будем его освобождать.

В той мере, в которой мы принадлежим старым представлениям, в той мере мы слабы. Сообственным представлениям и представлениям о нас. Мы проигрываем, если мы "левые" или "правые", если мы "консерваторы" или "радикалы", в конце концов даже в том случае, если мы революционеры. Мы слабы, если нам нравятся их рестораны, их вещи, их схемы, а особенно, если мы нравимся им.

Существуют две сферы, воздействующие на жизненный поток, но стоят над ним - научно-технический прогресс и глобальные финансовые закономерности, как грандиозные природные катаклизмы, которые случаются, но всегда остаются вне сознания в его размышлениях о закономерности собственной судьбы.

Научно-технический прогресс каждый раз осуществляет постановку новых вводных относительно очередной разыгрываемой исторической ситуации. И если мы рассмотрим смысл всего этого безобразия именно в эстетических достижениях столкновений, если в сценографии мы ищем высшего, то должны признать, что темпы научно-технического развития несколько раздражают. Можно терпеть, если правила игры изменяются для каждой новой партии, но когда они изменяются по ходу партии, кульминация невозможна.

Кто-то делает историю, кто-то делает науку, и они друг другу мешают.

Революция имеет два пути: или строится общество, ориентированное на производство достижений, вместо производства товаров, или мы устраиваем смуту, которая делает невозможной концентрацию усилий и ресурсов на науке и технологии.

Непонятно на каком пути более крови, хотя основные научные школы в мире держаться на настолько малом количестве людей, что устранение (или добровольный отказ) нескольких тясяч немедленно задержало бы научный прогресс, а возможно привело бы к животворной деградации. В связи с фактическим расположением научных центров, борьба проив империализма одновременно является борьбой против темпов научно-технического прогресса.

Первый путь стараются реализовать в развитых странах, но полный переход к нему, даже в Америке и Японии, будет требовать революционных изменений и приведет к великим потрясениям.

Второй путь заставляет быстрее биться сердце екзистанта, неужели тачанки еще полетят по степи?

Судя по всему комплексу признаков конец девятнадцатого столетия больше отличается от его начала, чем конец от начала двадцатого. Это указывает на замедление темпов научно-технического прогресса.

Економика - это съездил в Турцию, привез, продал, кинул, заработал. А если это емисия ценных бумаг европейского банка, то это не экономика, а мистика. Чем выше в сферы финансовых операций, тем больше макабра. Игра на мелких нюансах тысяч правил, на отношениях и разрешениях возможно имеет какое-то отношение к производству, но в целом самодостаточна. Прибыль берется из воздуха.

Юридические последствия первичных договоренностей и компромисов, на которых держится общество, настолько разветвлены и многочисленны, настолько далеко заводят, что в целом дают возможность говорить об отчужденности плодов от корней. Эксплуатация существует как самостоятельный субьект и невыразительные лица эксплуататоров присутствуют как нечто случайное на его фоне.

Двадцать долларов, спрятанных в ящике являются реальной ценностью. Вся долларовая масса в мире является условностью, относительно которой даже представить невозможно, что она будет использована как покупательное средство. Деньги в своей массе исполняют каую угодно функцию, только не функцию денег.

Римский мир держался на легионах, этот - на ценных бумагах, а с развитием вычислительной техники "бумаги" утрачивают даже свою физическую суть бумаги. Свою идеальную суть они потеряли еще раньше. Они обозначали физический капитал так давно, что это уже стало неправдой. Банки прячут и оборачивают пустоту. Производство пустоты не менее необходимо мировому хозяйству, чем производство энергоносителей.

Господство отчужденных форм определяет сегодняшний день.

Формы, которые не стоит и не нужно понимать, в них нужно ориентироваться. Юрист - жалкое существо, жрец пустоты, человек, который "ориентируется", сегодня стоит над князьями, над вождями и судит переполненность жизнью. Так что лишь среди голимых криминальников ищешь будущего, в картинках их нелепых татуировок - откровений, в их предательских глазках - зорю нового дня.

Когда тебе скажут: "Это философ", спроси, по какой статье он сидел? Когда скажут: "Это поэт", - спроси, где он воевал?

Это не значит, что имеет смысл только тюремная мудрость, только поэтика войны. Но ЧТО может знать о субстанции человек, который ни одного раза не нарушал уголовный кодекс? КАК почувствовать глубины любви, не прячасть от минометного обстрела?

Рефлексии предшественников отчуждены. Постигнуть их возможно только в одном месте - в пограничье.

Юрист и оператор ЭВМ - кто был ничем, тот стал повсюду. Шпенглер умер, не поиграв на компьютере - какой символ не был обыгран!

Что бы там не говорили о термоядерном синтезе, символом времени являются три вещи - компьютер, кредитная карточка и уголовный кодекс. Ими формы отчуждения отчуждают человека. В системе человек присутствует как количественный фактор. Спильнота не нужна. Наличие выдающихся качеств опасно.

Дальнейшая революция - это революция спильнот. И перед ней два пути:

- уничтожение общественной машины и ее атрибутов;

- уничтожение общественной машины и создание спильноты озарения.

Спильноты, которая технические средства отчуждения сможет переварить в средства интеграции.

Нацию рождает меткий выстрел. Причин процветания Америки бессмысленно искать в ее налоговом законодательстве. Их нужно искать в тайных источниках жизни, короче черт его знает, где их искать. Архетип культуры не может быть высказан дискурсивно. Это скачек. Перепрыгивание через нагромаждение отчужденых форм, через общественную машину.

Общественная машина была изобретена до первых машин. Она работает точно также. Также необходима и также раздражает.

Отчужденные формы, административные и финансовые механизмы самодостаточны и тяготеют. В революции им противостоит желание принять участие в истории, это эстетическое желание. Желание возглавить историю, прыгнуть. Время от времени рождается экзистант, ставящий перед собой вопрос почему тут все решают эти жирные боровы в пиджаках, какие-то механизмы, а, например, не я?

Безусловно, архетип - это отрицание. Технологический прогресс уже не революция, а инерция. Подавление технологической контрреволюции может быть осуществлено или как антитехнологическая революция, или как революция спильнот. Общество должно быть подорвано спильнотами.

Спильнота - это не форма организации, это экзистенция, напряженное бытие. Спильнота всегда в какой-то мере интегрированная личность. Революция должна состоять в том, чтобы она стала ею ПРЕЖДЕ ВСЕГО.

Интегрированная личность может преодолеть технологический прогресс как отчужденную форму, и, наконец, включить его в себя.

Так, отдельная личность может преодолеть отчуждение или через уничтожение, или через озарение.

Речь идет об актуализации общинного. О рождении спильноты с большим уровнем интеграции. Это приведет к уничтожению многих отчужденных форм, к уничтожению отчужденности немногих форм, к разрушению общественной машины в целом, так как общественная машина рушит спильноты.

Орган формируется функцией, спильнота формируется революционной борьбой.

Спильноты предшествовали обществу, а после его возникновения находились с ним в сложных отношениях взаимозарождения и взаимоуничтожения.

Эти коллизии лучше всего могут быть прослежены на примерах европейских революций и последующих событиях. Нации, возникшие в европейских революциях, были спильнотами нового качества, но и новая степень отчуждения общественных форм противостояла им. Новое качество означало то, что нации представляли собой универсальные спильноты.

Экзистант противостоит общественной машине. Какая спильнота сломает формы отчуждения?

В школах и вузах нас насильно запихивали изысканной теорией революции, написанной выдающимися революционными практиками. Некто ничему не научился. Знания должны быть тайными именно для того, чтобы овладевать массами.

Одним из центральных вопросов было понятие про "революционную ситуацию". Имелось ввиду, что революция происходит в ответ.

Наша революция свершится в условиях контрреволюционной ситуации. Грядущая революция - не ответ, а вызов. Эта революция вызвана чисто идеальными причинами, абстракциями и ностальгией, других причин она не имеет. Она "от кутюр" именно в смысле своей непрактичности.

Нашим оружием заполнены книжные шкафы. Книги - это мины, подложенные под будущие поколения. Когда говорят "духовность" - представляют васильки, а это пожары. Приоритет духовного - это безпредел. Бог его знает, куда заведут идеалиста его абстракции, а заводят обычно в радикальное отрицание. В отказ. Абстракции агрессивны.

Уважают христианство и молятся, но даже священник не выдержит долгого общения с настоящим христианином (это обыгрывал Вольтер).

Интеллигенты первой половины столетия, которые интересовались Ницше, вопели, как недорезанные свиньи, когда железные колонны ницшеанцев входили в их горящие города. А что им говорил Заратустра?

Убивают и по бытовым причинам, но войны начинают ради абстракций.

Когда говорите о духовности, втягивайте голову в плечи. Любая философия заканчивается Химией.